Space: сто одна история Сюрреализма - Рим Дик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раньше я ненавидел людей, потому летал и много ел, затем срал на тех. Это впервые в жизни приносило мне удовольствие, после мне надоело и я полетел куда глаза глядят. Глядели они в две стороны, направо и налево, я кружил на месте и жевал жвачку с асфальта. Она застряла у меня в горле и я задохнулся и погиб смертью бесславной.
Умер я ещё в полёте и стал пулей, упав на голову маленькой девочки, которой пронзил череп клювом, и та, упав, умерла — и девочкой стал я. Родители ничего и не заметили — это продлилось доли секунд. И я притворялся их ребёнком. Как же им будет больно, когда на следующей неделе меня не станет. Горевать будут, а мне на них всё равно. Я решил для себя одно — найти свой дом. И, убежал от них куда глаза глядели — смотрели они вперёд. Ну наконец-то у меня появился только вперёд. Бежал я несколько сантиметров в секунду — телу было отчасти только три года. Родители схватили меня и положили в коляску, вездеход для медлительных детей.
— ОТПУСТИТЕ МЕНЯ НА ВОЛЮ, ИЗВЕРГИ! — уля-ля траляля, буга нуга, ннага, фпыф, вот что слышали мои родители, и вонзали в мой рот соску, словно я просил есть. Признаюсь, соска меня очень заинтересовала. Вкусная, зараза!
Мало не мало, но прошло пять дней. Чтобы не травмировать родителей сердечным приступом, или инсультом, я, однажды из вечеров, когда ходили среди диких зверей в зоопарке, отпустил руку матери и побежал в вольер ко львам. Там меня и приняли. Сколько там шума были, не представляете! Но ведь этот малыш умер уже давно, и я ношу его шкуру на себе.
Следующая жизнь была собачьей. У меня был друг — старик. Вряд ли он что-то понимал, но смотрел на меня понимающе. Мы вместе ходили, гуляли, ели и веселились. Он рассказывал мне о своей жизни, о жене, которой давно уже нет, о детях, которых они с ней хотели, но не смогли зачать. Как-то и не хотелось его оставлять — всё таки, он человек и явно с большой душой, познавший горесть утраты, и не познавший любви и понимания.
Когда умер я, байт остался тут, лежать на ковре, рядом с моим телом. Пса похоронили. И через месяц умер и сам старик. И я вселился в его тело. Переродился им.
И сейчас, я был никому незнакомым стариком, который искал надежду.
Я помню те места, где бывал. До того времени, как стал немощным в больнице, я много дней лежал на ветвях деревьев напротив дома создателя. Знавал я, и помнил маршруты по которым летел, и точно знал на каком этаже был мой Бог.
Стариком быть хорошо. С ними никто не разговаривает и не просит помощи. Перед тем, как зайти в дом и постучаться, я сделал коктейль из слов во рту, и заговорил. И слова существовали. Они были. Я постучал.
Здесь моя жизнь оборвалась… меня засосало обратно в компьютерный корпус и тело старика упало и умерло. Здесь, наблюдая с земли, я вижу одно… у Луны нет тёмной стороны, а люди все совершенно одинаковые и обычные. И сам я стал обычным. Сколько бы не кричал, меня не слышал никто. Утром, после долгого сна в симуляции я пошёл на работу, но помня те мгновения жизни, которые меня связывала настоящая реальность. И помнил я их до конца своей жизни… до дня, когда нас отформатировали.
Глава 40
На ветке зелёного кактуса сидела одинокая, но бойкая стрекоза и курила трубку, и причмокивая о чём-то думала. Мышь смотрящая через подзорную трубу сразу же поняла, что стрекоза думает о новой порции ветра. Мышь умела читать мысли через подзорную трубу, но никому об этом не говорила, чтобы не отпугнуть удачу. С тех самых пор, как ветер был похищен Санта Клаусом из-за плохого поведения погоды, все летающие стали ползающими.
Санта потирал ручки, поглаживал бороду, и думать не думал о страданиях земных существ. В день, когда Клаус разносил подарки детям что вели себя удовлетворительно, была метель, страшная пурга, и небесной дороги было не видно. Санта заблудился и подарки до пяти утра не были доставлены, и дети подумали, что вели себя плохо, а печенье оставленное Санте прилипло к тарелке и стало частью самой тарелки. И добрые дети стали злыми, проклиная рождество. Санта сам стал злым, верите или нет? Самым злым из злых, и похитил ветер, и обрёк всех на страдания. В аду были вееры, чтобы раздувать костры под чаном, и даже те черти были более милосердны и не избавлялись от дуновений. Но Санта, видимо, был отцом сатаны. По-другому тут и не скажешь, не так ли? Представляете, вентиляторы не могли в жаркую ночь охладить тела потеющих… а одежда оставленная проветриваться на балконе всегда была мокрой, а в комнате всегда было душно. Псы высовывающие языки не охлаждались, кипяток никогда не становился комнатной температуры.
Мышь понимала, что стрекоза стара, и без ветра ей не подняться наверх и не посетить детский сад в поле нарциссов, и увидеть детей. Сколько хищников в тех местах было уже и не сосчитать. Ужас и кошмар один!
Злость не покидала шуструю мышь, хитрую, как пыль, что забивается в ноздре носа, дожидаясь пока кто-то начнёт дышать. Направила она подзорную трубу через вселенные, через чёрную дыру в земле, которую использовала только в редких случаях и закрывала деревянной крышкой собранную из досок дубовых, и заглянула в мысли Клауса. Санта был отвратительно довольным.
О чём же думал таком Санта, что мышь сразу одёрнула глаз от трубы и забилась в угол? Ох уж эта труба истины…
В тех мыслях витали такие вещи, как хрустящий попкорн из мышиных мозгов и вяленое мясо из лап стрекоз, лягушек, пару клёновых ножек стульев и столетнего яйца умершего быка. Санта был гурман. По мотивам мыслей этого чокнутого деда, вскоре, мышь снимет ужастик, что заставит всех стать добрыми. Мышь показала в том фильме все прелести непослушания, как Санта пьет глазные яблоки трубочкой из коктейля, и намазывает серое вещество по хлебу и
